Стивен Кинг - Противостояние [= Армагеддон]. Книга первая

— Не горячись, Ребекка, — ответил Джон. — Я думаю, это должны решать она и Давид.

Давид был ее первым мужем; в 1902 году Абигайль Фримантл стала Абигайль Троттс. Давид Троттс был чернокожим фермером из Вальпараисо, и на свидание к ней приходил каждый раз преодолевая тридцать миль. Джону Фримантлу нравился Давид. Хотя многие смеялись над ее первым мужем, называя его неотесанным мужланом.

Давид не был неотесанным — только робким и задумчивым. Когда он сказал Джону и Ребекке Фримантл: «Все, что решит Абигайль, правильно, и я поддерживаю ее», Абигайль с восторженным видом бросилась к мужу на шею.

Итак, 27 декабря 1902 года она, среди гробового молчания, взошла на сцену концертного зала. Конферансье объявил ее имя. Перед ней только что закончила выступление Гретхен Холл, исполнявшая французский танец, и ее проводили бурными аплодисментами и топотом тысячи ног.

Аби стояла посреди тишины, ощущая все телом, как черны ее лицо и шея на фоне белого платья. Ее сердце гулко билось в груди, и она подумала: «Я забыла все слова, все до единого, я обещала папе ни в коем случае не плакать, но там, в зале, Бен Конвей, и если он закричит мне НИГГЕР, я обязательно заплачу. Мама была права, это не для меня, и я дорого заплачу за это…»

Она видела обращенные к ней белые лица. В зале не было ни одного свободного места. Чадили керосиновые лампы. Сцену украшал пурпурный занавес с золотым шитьем.

И она подумала: «Я — Абигайль Фримантл Троттс, я отлично пою и играю; мало кто умеет делать это лучше меня».

И она запела «Старый марш», аккомпанируя себе на гитаре. Потом, закончив первую песню и не давая залу придти в себя — суровую мелодию гимна «Как я люблю моего Иисуса», следом за гимном — «Лагерные сборы в Джорджии». Некоторые из сидевших в зале откинулись на спинки кресел, другие заулыбались, похлопывая ладонями по коленям.

Она пела песни времен Гражданской войны: «Когда Джонни вернется домой», «Шагаем по Джорджии», и на закуску — «Сегодня сделаем привал возле Кемпграунда». Когда дозвучал последний аккорд и вновь воцарилась тишина, она подумала: «Теперь, если хотите, бросайте ваши яйца или помидоры; за этим вы и собрались здесь. Я пела и играла лучше, чем когда-либо в жизни, и этого вы у меня не отнимите».

Тишина длилась долго, слишком долго, а может, это только показалось Абигайль. И вдруг зал взорвался шквалом аплодисментов, искренних и восторженных. Смущенная, она кланялась им, а по спине струился пот. Она видела мать, вытирающую слезы, отца, Давида, аплодирующего громче всех.

Она попыталась уйти со сцены, но зал требовал: «Бис! Бис!», и она, улыбаясь, сыграла бесхитростную народную песенку «Кто-то украл мои помидоры». В исполнении этой песни была изрядная доля риска, но Аби подумала, что если Гретхен Тильонс решилась выйти на публику, то уж она-то может позволить себе кое-какие вольности. Она ведь все-таки замужняя женщина!

В песне было шесть куплетов, один забористее другого, и последнюю строчку каждого куплета должен был подхватить весь зал. Позже Абигайль думала, что если и сделала той ночью что-то не так, так это исполнила эту песню, песню, которую белая публика ожидала услышать от негритянки.

Когда она закончила, раздались новые овации и крики «Бис!» Тогда она поклонилась публике и сказала:

— Большое спасибо всем вам! Надеюсь, вы не сочтете меня нахалкой за то, что я исполнила песню, которую не собиралась петь здесь. Меня оправдывает только то, что сейчас я спою вам самую лучшую американскую песню, которая появилась задолго до моего рождения. Я пою ее в благодарность президенту Линкольну и моей стране за то, что они сделали для меня.

В зале стало очень тихо. Зрители внимательно слушали ее. Замерла ее семья, стоящая у правой колонны. В руке мамы белел носовой платок.

— Благодаря тому, что Гражданская война была выиграна, — добавила Аби, — моя семья получила возможность приехать сюда и жить среди таких прекрасных соседей, какими вы все являетесь для нас.

И она заиграла и запела «Знаменосца», и зал встал и слушал, и многие достали из карманов носовые платки. И когда она закончила, четверть часа не стихали аплодисменты.

Это был самый триумфальный день в ее жизни.

Все забыли о ней. В прошлом году только Молли и Джим проведали ее. Остальные забыли о ней. Но она понимала их. Она уже зажилась на свете. Она напоминала сама себе скелет динозавра, хранящийся в музее. Она понимала, что кто-то может не хотеть видеть ее, но никак не могла понять, почему им не хочется повидать землю. Она ведь по-прежнему принадлежит им, земля. Это все еще их земля. Но, похоже, чернокожие больше не интересуются землей. Они презирают ее. Стыдятся ее. Они ищут свою судьбу в городах, и многие из них, подобно Джиму, находят то, что ищут… Но при мысли о том, что негритянские парни бегут с земли, у Абигайль начинало ныть сердце.

В позапрошлом году Молли и Джим хотели устроить для нее туалет прямо в доме и были очень огорчены, когда она отказалась. Она попыталась объяснить им так, чтобы они поняли, но все, что могла сказать в ответ Молли, было: «Матушка Абигайль, вам сто шесть лет. Как, по-вашему, я должна себя чувствовать, зная, что вам приходиться выходить по нужде на улицу даже в тридцатиградусный мороз? Разве вы не знаете, что от холода ваше сердце может остановиться?»

— Когда Господь решит, что настал час, он призовет меня к себе, — ответила она, не заметив (или сделав вид, что не заметила), как они переглянулись за ее спиной.

«Прошу тебя, мой Бог, возьми мою жизнь, если можешь. Я стара и устала, и хочу лежать здесь, в родной земле. Если нужно, я готова хоть сейчас уйти в мир иной. Ты можешь сделать это, мой Бог, ведь Аби — всего лишь старая беспомощная негритянка. Ты можешь сделать это».

Вокруг ни звука, только скрипнуло какое-то старое дерево, да из пшеницы вспорхнула птица. Тяжело встав, Абигайль подошла к старой яблоне, посаженной ее отцом, и прижалась лбом к шершавому стволу.

Этой ночью ей снилось, что она вновь всходит на сцену концертного зала, милая юная Абигайль, беременная на третьем месяце, в своем белом платье напоминающая эфиопскую царевну, с гитарой в руках и со звенящей в голове мыслью: «Я — Абигайль Фримантл Троттс, и я хорошо пою и играю. Мне это отлично известно».

Во сне она медленно повернулась лицом к виднеющимся в зале белым лицам, еле-еле освещенным лампами, а за ее спиной тяжелыми складками свисал пурпурный, шитый золотом занавес.

Она поклонилась и начала играть «Смену времен». Она играла, и ее голос, звучный и спокойный, заполнил зал, и она подумала: «Я намерена победить их. С Божьей помощью я намерена победить их. Я смогу победить их, и Давид будет гордиться мной, и мама с папой тоже будут гордиться мной, и сама я тоже буду гордиться собой, и моя музыка заполнит весь мир…»